Молитва в жизни С.Л. Франка

С.Л. Франк был не только религиозным философом-теоретиком, но и глубоко верующим человеком (за исключением нескольких лет молодости, как уточнял мыслитель в своей краткой автобиографии). На его воспитание существенное влияние оказал дед, который водил мальчика в синагогу, и «благоговейное чувство», с которым он «целовал покрывало Библии, когда в синагоге обносили “свитки завета”, в порядке генетически-психологическом стало фундаментом религиозного чувства», определившего всю жизнь будущего философа. В своих воспоминаниях Франк также писал: «Даже еще в детстве, глядя на небо, я испытывал (…) пантеистическое чувство, и оно тогда как-то без коллизии укладывалось в религиозное сознание обычного типа, совмещаясь с молитвой к личному Богу. Этот синтез, ставший много позднее основой моего бытия, тогда без размышления сложился во мне».

После принятия крещения Франк немало времени посвящал молитве. Церковный историк Антоний Карташев был свидетелем того, как Франк в 1927 г. в день своих именин, св. Симеона (3 февраля по старому стилю) созерцал икону Богородицы в храме Свято-Сергиевского института в Париже: «Тогда, при кесаре Тиверии, Симеон Богоприимец “радостно принял” из рук Девы того, Кто составлял непреходящую “славу Израильского народа” и “свет откровения для языков”. (…) Теперь новый Симеон идет светлым путем старого Богоприимца, без видимых потрясений “принимая” от иконного лика родной ему по плоти Девы Ея Сына, как Бога». Примечательно, что именно молитву старца Сименона («Теперь, о Господи...» «Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром, ибо видели очи мои спасение Твое, которое Ты уготовал пред лицем всех народов…») Франк повторял в трудные военные годы, о чем свидетельствуют строки из его письма детям 1941 г.

О значении молитвы в жизни Франка красноречиво говорят многочисленные рассуждения на эту тему, которые можно встретить как на страницах его философских работ, так и в текстах личного характера. «Основное дело человека» на земле, – подчеркивает Франк в «Смысле жизни», – «состоит в молитвенном подвиге обращенности нашей души к Богу, в аскетическом подвиге борьбы с мутью и слепотой наших чувственных страстей, нашей гордыни, нашего эгоизма, в уничтожении своего, эмпирического существа для воскресения в Боге». Отсюда, – заключает философ, – «молитвенный и аскетический подвиг есть не “бесплодное занятие”, ненужное для жизни и основанное на забвении жизни – оно есть в духовной сфере единственное производительное дело, единственное подлинное созидание или добывание того питания, без которого все мы обречены на голодную смерть. Здесь – не праздная созерцательность, здесь – тяжкий, “в поте лица”, но и плодотворный труд, здесь совершается накопление богатства; и это есть поэтому основное, существенное дело каждого человека – то первое производительное дело, без которого останавливаются и становятся бессмысленными все остальные человеческие дела». Та же мысль о главенствующей роли молитвы звучит в еще одном фрагменте «Смысла жизни»: «Религиозное, внутреннее делание, молитва, аскетическая борьба с самим собой есть такой неприметный основной труд человеческой жизни, закладывающий самый ее фундамент. Это есть основное, первичное, единственное подлинное производительное человеческое дело».

Франк здесь выступает не только и даже не столько как философ, но и как проповедник и даже как богослов – в исконном, святоотеческом смысле этого понятия как человек, который молится – не рассуждает о Боге, а говорит с Богом. Франк развивает этот мотив в своем главном труде, озаглавленном «Непостижимое»: «Религиозное Богосознание непосредственно выражается не в речи о Боге, а в словах, обращенных к Богу – в молитве, – как и в слове Бога ко мне. В этом смысле Гете справедливо замечает: “Говорить о Боге можно, собственно, только с самим Богом”. Бог всегда при мне и со мной, он всегда меня видит и всегда меня слышит; поскольку я это теряю из виду, я уже потерял самого Бога». Также в «исповедальной» книге «Свет во тьме» Франк повторяет: «Реальность Бога и Божьей правды открывается нам только в духовном опыте молитвенной обращенности к Богу; и когда сам Бог говорит нам через глубины нашего духа, можно только либо смолкать в трепете покаяния, либо пророчествовать, но нельзя рассуждать».

В еще одной книге-исповеди, озаглавленной библейскими словами «С нами Бог», Франк пишет: «единственно истинный религиозный язык есть язык молитвы, обращенной к самому Богу. Бог живой веры есть всегда мой Бог, “Бог-со-мной” – существо, выразимое только в звательном падеже, а не в именительном – “Ты, Боже”, а не “Он”, не существо, бытие которого мы “признаем”, “утверждаем”. Но это значит, что исповедание реальности личного Бога не есть мысль о существовании некоего трансцендентного предмета, не есть утверждение некоего “объективного” бытия, сущего в себе, независимо от нас, а есть именно исповедание нашей живой встречи и связи с Ним, нашей обращенности к Нему и Его вечной обращенности к нам. (…) Бог есть для нас всегда “Ты”, а не “Он” (и тем более не “Оно”) и что Его реальность выразима скорее в восклицании, в молитве, чем в умственном констатировании и суждении». Поэтому, – продолжает Франк, следуя древнехристианской формуле «lex orandi, lex credendi» («правило молитвы влияет на правило веры»), – «литургический момент в религии гораздо более существен, чем ее догматика: в составе веры молитва бесконечно важнее всех суждений и рассуждений о Боге». По этой причине «Молитвенное, литургическое выражение веры имеет (…) и в отношении ее подлинного догматического содержания, ее осмысления значение более первичное и определяющее, чем догматические богословские учения». Франк констатирует: «Осуществление веры в духовной жизни совпадает с тем, что обычно называется “молитвенной жизнью”».

Уже в своем сочинении доэмигрантского периода «Душа человека» Франк замечал, что молитву следует понимать не в психологическом, а в религиозном ключе – как реальное отношение человека с Богом. По его словам, «религиозное или молитвенное настроение совсем не есть какое-то чисто внутреннее душевное состояние (вроде простого чувства беспредметной радости или скорби, бодрости или подавленности и т. п.) плюс бесстрастная, объективная мысль о Боге. Это есть, наоборот, единство настроений, само существо которого состоит в сознании своей живой связи с Божеством или живого присутствия в себе или близ себя Божества».

Такое понимание молитвы как объективной связи с Богом, которая остается независимой от чисто человеческих внутренних переживаний и умственных рассуждений, помогло Франку пережить «страшные дни» 1942 года. В своем философском дневнике он писал: «Молитва, обращенность к Богу, жизнь с Богом и в Боге – все это есть некая душевно-духовная реальность, совершенно независимая от мысли, познания, суждений о том, “что есть”. Связь с Богом, жизнь через любовь к Богу и доверие к Нему – все это подобно влюбленности – охваченность души, при которой перестаешь думать и воспринимаешь высшую правду сердцем, а не умом. Все это общеизвестно, но я это остро воспринял и осознал только сейчас: скачок в иное измерение духа, в котором нет нужды в мысли и знании и котором мысль неадэкватна». Здесь уже раскрывается мистический опыт Франка. Еще в одной записи «Мыслей в страшные дни» Франк еще сильнее подчеркивает первенство молитвенного созерцания над интеллектуальной рефлексией: «Вера в Бога и любовь к Богу есть просто – одно и то же (…). Философская мысль открывает “Непостижимое”, Абсолютное», творческую Первооснову; но только вера (которая есть не “допущение”, а живая творческая устремленность духа) открывает впервые в этой таинственной глубине Свет, Благо, Любовь, ‒ то невыразимое, что мы сознаем, как личность, как родное Существо, интимно связанное с несказанным существом наше души. Бог не есть “объективная реальность”, которую можно было бы констатировать ‒ Бог есть Друг, которого обретаешь, открываясь ему навстречу. Вера, молитва, любовь, упование, радость связи с вечной Родиной и вечным Другом – все это есть одно и то же».

В трудах Франка мы находим также своего рода комментарий к молитве «Отче наш». В эссе «Смысл жизни» Франк пишет: «Мы, правда, имеем законное желание и праведную надежду, чтобы все в бытии было осмысленно и чтобы всяческая бессмыслица исчезла, сгинула, не существовала. Но истинный смысл этого желания в молитве: “да приидет Царствие Твое”, истинная цель этого упования, чтобы Бог был “все во всем”. Его смысл совпадает с последней задачей – чтобы весь мир растворился в Боге и перестал существовать, как нечто отдельное от Бога, т.е. как мир; чтобы времени больше не было; это есть надежда, залог которой – в воскресении Христа, надежда на последнее преображение, которое совпадает с концом мира». Иными словами, Франк заостряет внимание на эсхатологическом векторе Молитвы Господней. В книге «Свет во тьме» философ указывает на то, что слова: «да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя на земле, как на небе» подразумевают «упование, что весь мир подчинится воле Божией и войдёт в состав “царства Божия”. И так как сказано: “просите и дастся вам”, – то благая весть содержит и обетование, что это упование некогда осуществится. Этим безусловно признана правда, содержащаяся в ветхозаветной мечте об осуществлении в мире, воплощении на земле царства Божия».

В книге «С нами Бог» Франк обращал внимание также на то, что молитву не следует понимать в узком смысле как «мольбу», обращенная к Богу просьбу, поскольку «есть и молитва славословия Бога, и молитва покорности, смирения и доверия (“да будет воля Твоя”)». Более того, на высших этапах религиозной жизни речь как таковая уступает место созерцанию и мистическому единению.

Вместе с тем Франк был далек от позиции пассивного созерцания, которое пренебрегает конкретными жизненными нуждами. Молитва есть выражение веры, но она должна, в свою очередь, воплощаться в делах любви. В работе «Проблеме христианского социализма» философ замечает: «Люди, желающие быть христианами, начинают чаще и острее ощущать, что было бы невыносимым фарисейством предаваться молитве или богословскому умозрению, упражняться в христианских добродетелях – и не испытывать при этом беспокойства о том, что за стенами церкви или нашего дома миллионы людей – в том числе старики, женщины, дети – голодают и гибнут от хозяйственной нужды. Если, по завету Христову, прежде чем приблизиться к алтарю, нужно примириться с ближним, который чувствует себя обиженным нами, – то можно ли оставаться равнодушным к тому, что миллионы нуждающихся живут с чувством горького озлобления против материально привилегированных членов общества, спокойно обрекающих их на голод?»

Сам Франк был человеком молитвы. Жена философа Татьяна Сергеевна записала в декабре 1942 г. слова Франка: «Хочу молиться с тобой по вечерам, только в молитве сила и покой», добавляя: «И с этого дня молимся вместе по вечерам. Он читает молитвы. Особенно любит молитву Иоанна Златоуста: “Господи, не лиши меня небесных твоих благ, Господи веси, яко твориши яко же Ты волиши, да будет воля твоя”».

В предыдущей публикации уже отмечалось, что Франк много писал о том, что также музыка может стать молитвенным единением с Богом. Здесь стоит добавить, что схожим образом он трактовал поэзию, о чем можно прочесть в «Этюдах о Пушкине»: «поэзия сама уже есть “молитва”». Особенно близки были русскому философу два «молитвослова» Рильке: «Stundenbuch» и «Дуинезские элегии» – «высшие и наиболее значительные достижения его религиозной лирики». А Татьяна Сергеевна Франк сохранила для нас строки франковского стихотворения-молитвы, которое заканчивается следующими словами:

На лучах в непостижную даль я несусь…

Сохрани мою душу, Господь Иисус!

Молитва для Франка – это не просто предмет религиозных размышлений или отвлеченных рассуждений на религиозные темы, но, используя его определение, «живое знание» – живая личная связь самого мыслителя с Богом – и не просто с Абсолютом, «Богом философов», а с Иисусом Христом.