Предыдущий сюжет – о Василии Франке – мог создать впечатление, что отец любил своего младшего сына больше, и как бы в ущерб другим детям. Надеюсь, впрочем, что читатели, которые уже хотя бы немного знают не только о философии, но и о личности Семёна Людвиговича Франка, таких выводов делать не будут.

Понятно, что во всякой семье бывают проблемы с воспитанием детей. И понятно, что частенько родители отличаются в степени своей строгости. Тот же Василий Семёнович писал, что отец в этом отношении был не просто «мягкий», но «совершенно неспособный сердиться», поэтому частенько говаривал жене: «Танюша, пожалуйста, посердись на детей». Однако это никак не означало какого-либо самоустранения от процесса воспитания. Просто огорчения, которые подчас приносили дети (не без этого, конечно), воспринимались как нечто преходящее, наносное, что не может никак поколебать родительской любви.

В один из моментов какого-то непонимания со старшим сыном (уже, по сути, взрослым человеком – Виктору в это время было 27 лет) Татьяна Сергеевна высказалась о нём в письме к мужу, видимо, достаточно резко. Семён Людвигович (который был в это время в Швейцарии) отвечал: «Я понимаю, как тебе тяжела Витюшина замкнутость и его невнимание, но ты от боли судишь его слишком строго. Правда, нельзя отрицать, что объективный состав его поведения заслуживает того горького определения, какое ты ему даешь. Но в отношении любимых людей надо как-то иначе судить – судить, прощая». Пытаясь далее объяснить причины возникшего кризиса в отношениях, Франк усматривал их в «духовной растерянности» и «моральной незрелости», но при этом заключал: «Субстанция души у него хорошая».

Принцип «судить, прощая» занимал основополагающее место не только среди методов воспитания детей, но и в общем мировоззрении Франка, которое определялось его пониманием правды Христовой. Христианское откровение для него – это откровение о Боге, как любящем и прощающем Отце. И дело вовсе не в том, чтобы каким-либо способом умилостивить гнев Божий и тем заслужить его прощение – жертвой ли, или каким-либо добрым делом (точнее – считающимся добрым, ибо различение добра и зла часто бывает относительным), или исполнением какого-то наказания. Такой – «юридический» – принцип воздаяния и прощения, по мнению русского философа, не отвечает сущности христианской веры, хотя и используется, так сказать, в педагогических целях, и даже может быть оправдан, если принять во внимание несознательность людей. Но сущность откровения в другом: «Бог не судья, а любящий, и действие его любви зависит не от наших заслуг и добродетелей, а только от готовности воспринять ее». «Правда Христова, – добавляет Франк, – “по ту сторону Добра и Зла”, и это есть единственная форма (прощение из любви), в которой это “по ту сторону” имеет силу». Сознательность человека в этом смысле может быть определена как способность его судить самого себя, и самого себя привлекать к ответственности – в этом обнаруживается присутствие в нём Бога. «Но Бог вне меня, Бог, как другое существо, чем я, есть не судья, а любящий и спаситель. Можно сказать: судит себя сам человек, Бог же только прощает и спасает».

Франк не раз обращал внимание на евангельские сюжеты, в которых Христос берёт сторону раскаивающихся грешников и неверующих, обнаруживших любовь, перед правоверными, но бессердечными «священниками» и «законниками», их попрекающими. Почему кающийся грешник не просто уподобляется никогда не грешившему праведнику, но встречается с бо́льшей радостью и любовью? Потому, что «любовь пропорциональна не заслугам любимого, а его нужде или же опасности его потерять». В этом смысле принцип «судить, прощая», очевидно, является выражением подлинно человеческого (т. е., богочеловеческого) отношения к другому человеку вообще – ибо каждый человек, в силу своей человечности, заслуживает любви.

Но как быть с преступниками? злодеями? маньяками? убийцами? деспотами? человеконенавистниками? врагами? – да мало ли найдётся определений и названий для представителей рода человеческого, в человечности которых можно было бы усомниться. Видимо, о любви тут говорить не приходится, а если и говорить – то только после суда без всякой пощады и прощения. Очевидность примеров человеческих злодейств, или просто – мягко скажем – нехороших поступков, заставляет усомниться в эффективности всепрощающей любви как единственной стратегии человеческих отношений. У всех ли «субстанция души» хорошая? И все ли достойны любви?

Однозначный рациональный ответ на эти вопросы дать практически невозможно, а пресловутый здравый смысл пойдёт здесь по проторенной дороге деления на любимых и не любимых – своих и чужих, т. е. тех, кому можно простить всё, и тех, кто прощения не заслуживает. Но парадоксальность христианской истины, видимо, состоит в том, что любви, а значит и прощения – не исключающего, конечно, справедливого суда – заслуживают все.

В ноябре 1942 года, в разгар трудно вообразимых ужасов мировой войны («счастье, что наше воображение ограничено», писал Франк сыну, – иначе «можно было бы с ума сойти»), конца и края которой не было видно, сам подвергаясь постоянной смертельной опасности, философ записал формулу достижения мира: «В ужасающей бойне, в хаосе бесчеловечности, царящем ныне в мире, победит в конечном итоге тот, кто первый начнет прощать. Это и значит: победит Бог».