Современный календарь перегружен праздниками и праздничными «днями» – светскими, идеологическими, профессиональными, – и церковными, которые, однако, для многих утратили своё религиозное содержание и конфессиональную принадлежность. Между тем, именно сакральный смысл изначально определял значение праздников, которые объединяли людей одной веры, играли роль временны́х «узлов», организующих и раскрашивающих серые, однообразные будни.

Семья родителей Франка не была ортодоксально-иудейской – по воспоминаниям Семёна Людвиговича, дед Моисей Миронович водил его в синагогу лишь «по большим еврейским праздникам». Одновременно окружающая среда создавала «религиозные впечатления русского православия»; но прежде, чем эти впечатления приобрели характер мировоззренческих убеждений, должна была пройти ещё «эпоха неверующей юности». Ялтинский дневник, начатый в «канун 1902 г.», фиксирует отношение молодого Франка к новому году как к точке отсчёта нового времени, с которой удобно начать «новую жизнь» – преодолеть свои недостатки и организовать свой умственный и нравственный путь как путь благородного страдания и труда. Первые страницы дневника писались буквально в новогоднюю ночь: «Скоро полночь, и я пойду поздравить маму»; «Новый год! – полночь. Если бы я был религиозен, я бы воскликнул: Боже, смилуйся надо мной грешным, несчастным!». Насколько нерелигиозным – по крайней мере, в отношении праздников – оставался Франк и в последующие годы, показывает его воспоминание о том, как они со Струве уехали в апреле 1907 г. из Петербурга в Берлин «в самую пасхальную ночь (оба были тогда равнодушны к церковному быту) и ехали в почти пустом поезде».

Очевидно, что традиции русских православных праздников стали гораздо ближе Франку после женитьбы, а также после крещения в 1912 г. Особенно запомнилось ему – опять же, в связи со Струве, – начало 1914 г. в Мюнхене, где он писал свою диссертацию, а Струве приехал туда на рождественские каникулы: «Мы дружно и весело встретили русский Новый год в моей семье» (при участии ещё одного старого друга – Василия Ельяшевича). Главным предметом воспоминаний Франка было, впрочем, не новогоднее веселье, и даже не посещение с женой и Петром Бернардовичем мюнхенских театров, а три дня полного уединения со Струве, проведённые в курортном Куфштайне в нескончаемых беседах и душевных откровениях.

В эмигрантской жизни следование православному циклу постов и праздников было, безусловно, не только потребностью религиозного чувства, но и важной символической связью с утраченной родиной. В феврале 1945 г. Франк так описывал сыну Виктору своё понимание Церкви: это не только «комплекс вероучений», и «даже больше, чем духовный тип: она вместе с тем есть определенная среда, быт, конкретный бытовой стиль жизни, чувства и мысли – так же, как семья и родина». Делясь с перешедшим в католичество сыном опытом своего «обращения», Франк писал, что ему «очень помогло то, что с детских лет, несмотря на еврейское воспитание, я свыкся с звоном колоколов, видом церквей, русскими праздниками». Впрочем, философ тут же признавал, что его «обращение» по настоящему не удалось – в том смысле, что он чувствовал себя скорее членом «вселенской христовой церкви», чем прихожанином отдельного исповедания, и духовно-мировоззренческое содержание веры было для него, конечно, неизмеримо выше обрядовой стороны религии.

Главным в этом духовном содержании для Франка, особенно в последние годы жизни, был образ страдающего Христа («Причаститься христианству можно не только любовью – это есть и в Ветхом Завете – а только через страдание – это единственный путь к нему», – говорил он незадолго до смерти). Поэтому праздники – Рождество и Пасха – были не поводом для весёлого застолья, а венчанием духовного и душевного поста (о посте материальном в условиях эмиграции, а потом и войны, как-то даже неудобно говорить… но стоит напомнить – например, в конце февраля 1942 г., а это как раз была вторая неделя Великого поста, Франк писал: «Мы потихоньку начинаем здесь умирать с голоду»). Одним из самых любимых Франком стихотворений Вл. Соловьёва было «Ночь на Рождество» – его последняя строфа созвучна основной идее написанной в начале войны книги «Свет во тьме»:

Родился в мире свет, и свет отвергнут тьмою,

Но светит он во тьме, где грань добра и зла.

Не властью внешнею, а правдою самою

Князь века осужден и все его дела.

Впрочем, праздники всегда были поводом для дополнительного общения с родными и друзьями, для маленьких, но искренних подарков и пожеланий. Нельзя без глубокого сочувствия читать, например, о просьбе Франка к его другу Бинсвангеру в марте 1941 г. переслать в Англию для маленького внука Миши пару вещей, связанных и украшенных Татьяной Сергеевной, в качестве пасхального подарка – к сожалению, такие посылки в условиях войны были невозможны. И, конечно, в традициях семьи был, например, рождественский подарок Виктора Франка младшему брату Василию – тетрадь с переписанными каллиграфическим почерком стихами Александра Блока, посвящёнными трагической судьбе России.

Ещё одно Рождество сыграло важную роль в семейной истории. В конце 1937 года, после вызовов в гестапо, Франку стало ясно, что дальнейшее проживание в Германии смертельно опасно. Его отъезд из Берлина фактически носил характер бегства – новой, второй эмиграции. Об этом говорит, между прочим, выбранное время отъезда – Татьяна Сергеевна вспоминала: «Он сказал мне, что немцы, какие бы они ни были, они в сочельник отдыхают от своих гадостей всяких, и уехал в сочельник 37-го года». Если быть более точным, Франк уехал в Швейцарию не в сочельник, а на второй день Рождества – 26 декабря, – но в целом план удался, и уже 31-го Татьяна Франк писала Бинсвангеру: «Мне хотелось бы воспользоваться случаем смены года, чтобы поблагодарить Вас за любовь и внимание, которыми Вы окружаете моего мужа». А швейцарский психиатр тем временем записывал в свой дневник впечатления от новогодних прогулок с русским философом, который действовал на него «успокаивающе и углубляюще».

Эпистолярное наследие Франка и его близких содержит немало в целом обычных рождественских и новогодних поздравлений и пожеланий – хотя и не всегда они были радостными. Так, поздравляя детей с Рождеством в декабре 1941 г., Татьяна Сергеевна горько добавляла: «мир и благоволение среди людей должно быть – а где оно? И что вместо него?». Годом ранее, поздравляя с Рождеством и Новым Годом Бинсвангера, Франк писал: «Пусть этот новый год пройдет для Вас по меньшей мере безопасно, а всем нам и всему миру принесет мир и достойные возможности существования!». Но и годом позже, в декабре 42-го, пожелания оставались те же: «Пусть этот год принесет наконец-то мир этому несчастному человечеству». А в декабре 43-го, находясь почти в полной изоляции в предальпийской французской деревушке, Франк писал своему другу: «Праздник Рождества будет печальным для нас, особенно из-за отсутствия новостей о наших близких». И, несомненно, «много радости» доставили родителям поздравления от детей, направленные телеграфом из Англии ещё 23 декабря, но дошедшие до них через Швейцарию лишь к середине января следующего, 44-го года…

Конечно, гораздо счастливее был первый послевоенный Новый Год – в окружении детей в Лондоне, и даже младший Василий, служивший в Австрии, приехал на две недели на Рождество. Однако как раз на дни праздника по старому стилю, которого продолжали придерживаться в семье, пришлось печальное известие о смерти – ещё осенью 1942 года! – брата Михаила. Сводный брат Лев Зак, делясь своими чувствами по этому случаю в письме к Семёну Людвиговичу и Татьяне Сергеевне, не преминул заметить: «Пишу вам в вечер сочельника, завтра русское Рождество. Душою с вами».

––––––––––

После печального сюжета к годовщине смерти Семёна Людвиговича хотелось рассказать о чём-то более радостно-праздничном, – однако, кажется, не очень получилось… Понятно, почему – далеко не праздничными были реалии эмигрантской, и особенно военной жизни Франка и его семьи. Тем более значимым тогда был подлинный – сакральный – смысл христианских праздников, и тем более искренне звучат простые слова, написанные рукой философа: «Сердечный привет, поздравления и лучшие пожелания к Рождеству Христову и наступающему новому году … всем, помнящим меня…».