Книга С. Л. Франка «Свет во тьме», написанная в годы Второй мировой войны, является, как свидетельствовал сам автор, обобщением не только общественно-исторического, но и его личного опыта. Этот опыт, подчас горький, привёл философа к твёрдому убеждению в гибельности всякого социального утопизма, т. е. желания построить рай не земле с помощью внешних организационных мер – реформ и революций. Кроме фактической неосуществимости такого предприятия – по причине несовершенной, греховной природы человека, – попытки его осуществления неизбежно ведут «к разнузданию и торжеству сил зла, к некому царству ада на земле».

Но если социальная реформа изначально предполагает не кардинальное переустройство и создание совершенного мира, а лишь частичные улучшения жизни – будет ли она тем самым оправдана? Иными словами: где найти критерий правильности, оправданности той или иной реформы, или, в случае её неуспеха, где искать причины этого провала?

Прежде всего, отметим здесь мысль, которая самому Франку казалась банальной. Философ различает два вида человеческой деятельности, в том числе и общественной, а именно: «каждодневную, будничную, неустанно текущую работу удовлетворения потребностей человека, исправления беспрерывной порчи бытия, восстановления в нем того, что гибнет и уничтожается» он отличает от «задачи исправления бытия в смысле его обогащения и улучшения, – задачу реформы бытия». Например, речь идёт о том, что «текущую деятельность педагога мы отличаем от реформ системы образования и воспитания, текущую работу администратора от государственных и социальных реформ».

Несмотря на действительную банальность этой мысли, её не стоит забывать, учитывая перманентный зуд реформирования всего и вся, характерный для некоторых государственных властей в некоторые исторические эпохи, – когда за лозунгами реформ забываются или игнорируются элементарные задачи простого поддержания жизни и её естественного развития. Для подобных горе-реформаторов важен сам процесс реформирования, который – независимо от результата – уже приносит репутационные и политические дивиденды, в отличие от неблагодарной каждодневной малозаметной работы конкретного общественного служения. Но при этом тому же, например, педагогу, за исполнением бесчисленного множества требований реформаторских новаций, может просто не хватать времени для его основной работы – обучения и воспитания детей.

Очевидно, к самому слову «реформа» нужно относиться с осторожностью и не бросаться им по всякому случаю (соответственно, заслуживают недоверия те, кто таким «реформаторством» злоупотребляет). Другой стороной этой – всё-таки, совсем не банальной – мысли является у Франка различение реформ с точки зрения их соответствия реальным запросам жизни. «Реформа жизни оправданна и благотворна не тогда, когда она есть плод простого человеческого замысла сделать жизнь вообще “лучше”, открыть и ввести в мир лучший, более идеальный, по нашим соображениям, порядок жизни; она оправданна и благотворна, только когда она отвечает какой-то насущной, остро ощущаемой нужде, т. е. когда она отменяет какую-либо вопиющую несправедливость, уничтожает какой-то нестерпимый беспорядок, вновь устанавливает какое-то разладившееся общественное равновесие, спасает от какого-либо мучительно испытываемого бедствия». Речь идёт о том, что социальное экспериментаторство – даже если оно не основано на открытом насилии – является опасной и непредсказуемой затеей, поскольку, раз вступив на путь исправления жизни «по своему разумению», реформатор самой логикой вещей может быть приведён к тому же самому насилию, к разрушению естественного порядка жизни.

Третьим – не менее «банальным» – аспектом развиваемой темы является оценка реформы не только (или даже не столько) по идеальности поставленных целей, сколько по адекватности применяемых средств. «Общественное мнение обычно судит о политических и социальных порядках и их реформах только по справедливости или благотворности принципов и идеалов, которые они призваны осуществлять, забывая о том, что само это осуществление требует известного умения, именно разумного выбора надлежащих средств». Техника осуществления социальной реформы – точно так же, как и техника управления силами природы, – должна опираться на трезвое научное знание, а именно – на «знание человеческой природы и закономерностей мотивации человеческой воли».

Не углубляясь здесь в рассуждения о необходимом объёме компетенций социального реформатора, подчеркнём лишь главное: самые благородные цели, даже если они искренни, не компенсируют отсутствия знаний и умений, не заменяют соблюдения необходимых правил и технологий. Практика некоторых обществ в некоторые исторические эпохи, казалось бы, достаточно убедительно свидетельствует о негативных последствиях прихода к власти «простых людей», «людей с улицы», «кондитеров» (это у Платона) или «кухарок» (это у Ленина) – т. е., собственно, тех «новых лиц», главным отличием которых от «старых» является шапкозакидательская некомпетентность. Но «общественное мнение», к сожалению, готово вновь и вновь обманываться и идти на поводу сладкозвучных обещаний.

И в этой связи, наконец, четвёртый аспект, который можно считать уже вовсе не банальным индикатором успешности социального реформирования. «Общественные реформы только в том случае и в той мере плодотворны и ведут к добру, когда и поскольку они учитывают данный нравственный уровень людей, для которых они предназначены». Обращаясь вновь к примеру педагога, Франк пишет о естественности применения разных мер воспитания и преподавания в зависимости от возраста ребёнка – так, «свобода выбора предметов обучения, естественная в университете, была бы гибельна в начальной школе». Это вполне понятно, но вот говорить о разном «возрасте» того или иного общества, или разных общественных слоёв – в смысле их разного нравственного уровня, уровня общественного сознания, – сегодня не очень принято, и даже может быть оценено как оскорбление, с точки зрения принципов демократии и равенства.

Однако равенство людей в их человеческом достоинстве не следует понимать как фактическое равенство их способностей и уровня их сознательности. Именно этот фактический уровень общественного сознания – оставив в стороне ложное лицемерие – необходимо брать во внимание при осуществлении реформ, которые, в свою очередь, должны иметь своим обязательным условием, в какой бы области они не проводились, создание «условий, благоприятствующих повышению уровня человеческой природы, улучшению нравственных навыков и понятий». В конечном итоге, Франк формулирует своеобразный закон социально-морального реформирования: «Уровень общественного порядка стоит в функциональной зависимости от нравственного уровня людей, его составляющих». Этот закон, между прочим, означает, что в неуспехе той или иной реформы могут быть виноваты не только реформаторы, но и сами люди – общество, слишком высокомерно оценивающее уровень собственной морали.

Чтобы всё вышеизложенное не показалось, опять же, банальным морализаторством, в заключение лишь напомню, что эти мысли записывались под грохот разворачивающейся мировой бойни, когда одна за другой европейские демократии рушились как карточные домики, и когда с каждым днём возрастала непосредственная угроза жизни для самого Франка и его семьи. «Я хорошо знаю, что должен сказать, но не знаю, кому я это должен говорить». «Едва ли представимо, чтобы она (книга «Свет во тьме» – Г. А.) где-то и когда-то могла выйти, это, скорее, своего рода дневник для меня самого». Книга всё-таки вышла, и мысли о социальных реформах, сформулированные её автором не по поводу какой-то конкретно-исторической перестройки, а в момент, когда нужно было думать не о социальных реформах, а о выживании и спасении, заслуживают того, чтобы не казаться банальными.

Геннадий Аляев