В Государственном архиве новейшей истории Саратовской области хранится папка, выразительно названная «Материал о притуплении классовой бдительности и проявлениях гнилого либерализма у ряда членов краевого суда». Под картонной обложкой собрано несколько документов, составленных высшими чинами саратовской прокуратуры в 1934 году. Поводом послужили перегибы при исполнении печально знаменитого «закона о трех колосках», принятого 7.08.1932 года. (Именно его имел в виду укравший шубу Ручечник, спросивший у Глеба Жеглова: «Указ семь-восемь шьёшь, начальник?»)

В законе, а точнее – в постановлении «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности» впервые вводилось понятие «хищение социалистической собственности». За это «преступление против государства и народа» теперь полагался срок не менее 10 лет с конфискацией имущества, или расстрел – с той же конфискацией.

Разумеется, местные власти, понявшие новый закон, как отмашку к безнаказанным репрессиям, начали усиленно проводить его в жизнь. На практике это означало, что во время второго голода в Поволжье крестьянин мог быть «изъят» за горсть зерна, унесенную с колхозного поля. К маю 1933 года государство очнулось и разослало секретную инструкцию партийным и прочим органам:

«Массовые беспорядочные аресты в деревне всё ещё продолжают существовать в практике наших работников. Арестовывают председатели колхозов и члены правлений колхозов. Арестовывают председатели сельсоветов и секретари ячеек. Арестовывают районные и краевые уполномоченные. Арестовывают все, кому только не лень и кто, собственно говоря, не имеет никакого права арестовывать. Не удивительно, что при таком разгуле практики арестов органы, имеющие право ареста, в том числе и органы ОГПУ, и особенно милиция, теряют чувство меры и зачастую производят аресты без всякого основания, действуя по правилу: «сначала арестовать, а потом разобраться».

Село Малиновка, август 1929. Саратовский областной музей краеведения

Инструкция обязывала, в частности, «немедленно приступить к разгрузке мест заключения и довести в двухмесячный срок общее число лишённых свободы с 800 тысяч фактически заключённых ныне до 400 тысяч». И маятник предсказуемо качнулся в другую сторону. Вчерашним «кулакам» суды стали заменять реальные сроки принудительными работами, отправлять их вместо тюрьмы в трудовые поселки, а в некоторых случаях даже освобождать, как неправомерно осужденных.

Именно к этому периоду относятся материалы о «гнилом либерализме» саратовских судей. Так, прокурор Саратовского края Семен Пригов написал письмо председателю краевого суда с требованием «выправить линию». Документ от 10 декабря 1934 года носил гриф «секретно» и приводится с незначительными сокращениями.

* * *

«Из рассмотрения протоколов заседаний президиума краевого суда я убедился в том, что президиум стал на путь огульного и массового прекращения дел по приговорам народных судов, вынесенным в 1932-1933 г. и связанным с сельскохозяйственными кампаниями этого периода.

В особенности, я считаю себя обязанным обратить Ваше внимание на огульное и массовое прекращение дел в отношении единоличников, занимавшихся срезанием колосков на колхозных полях, ибо прекращаются дела не только в отношении тех лиц, которые срезали колоски и совершали кражу зерна в небольшом количестве (фунты), но и в отношении тех, которые допускали эту кражу в большем количестве.

Тракторист. Саратов, 1931 г.

Например:

1) Народным судом Романовского района от 5 июля 1933 г. единоличник Шамин за кражу 10 килограммов колосьев с колхозных полей приговорен к 10 годам лишения свободы. Кассационная коллегия Нижне-Волжского крайсуда приговор оставила в силе. Президиум же Саратовского краевого суда при наличии всех доказательств преступления, чего не отрицает и сам Шамин, дело прекратил.

2) Народным судом Тамалинского района от 7 июля 1933 года единоличники Ратникова А.Г. и Ратников С.К. за кражу с колхозных полей 8 килограммов колосьев приговорены к 10 годам лишения свободы каждый. Кассационная коллегия снизила меру социальной защиты до 2-х лет (что считаю правильным), но президиум саратовского краевого суда дело прекратил.

3) Тем же народным судом 9 июля 1933 г. приговорена к 10 годам лишения свободы за кражу с колхозных полей 2 килограммов колосьев единоличница Игнатова. Кассационная коллегия переквалифицировала деяния Игнатовой и сократил меру социальной защиты до 2 лет лишения свободы, но президиум краевого суда дело прекратил.

Подобных примеров много.

Село Малиновка, август 1929 г. Саратовский областной музей краеведения

Разделяя ваше мнение в том отношении, что меры репрессии, выносимые в свое время судами по этим делам, бывали сплошь и рядом несуразно суровы (до 10 лет лишения свободы) Я КАТЕГОРИЧЕСКИ ВОЗРАЖАЮ ПРОТИВ ПОЛНОГО ПРЕКРАЩЕНИЯ ТАКИХ ДЕЛ БЕЗ ОСТАВЛЕНИЯ ХОТЯ БЫ МИНИМАЛЬНОГО НАКАЗАНИЯ и считаю, что такого рода решения президиума крайсуда не только совершенно дезориентируют народные суды, но и сильнейшим образом ослабляют борьбу за колхозную собственность, вызывая в массах представление о том, что расхищение колосков и хлеба является безнаказанным.

Исправление перегибов, допущенных в области судебной репрессии на селе, и борьба за точное выполнение инструкции ЦК ВКП/б/ и СНК СССР от 8 мая 1933 г. является основной нашей обязанностью, но огульное и массовое прекращение этих дел неизбежно будет содействовать укреплению в общественном мнении на селе убеждения, что самые суровые приговоры народного суда нереальны.

Имея в виду особенности Саратовского края и ту напряженную борьбу, которую ведет местное партийное руководство за организационно-хозяйственное укрепление колхозов, борьбу против воров и расхитителей социалистической собственности, борьбу за тщательную обработку полей и уборку, – я нахожу, что такого рода курс, взятый президиумом краевого суда на огульную ревизию приговоров народных судов, вынесенных в 1932-1933 гг., расшатывает и колеблет значение судебной репрессии, тем более, что в основной массе дел, пересматриваемых президиумом, проходят дела единоличников, а отмена приговоров по этим делам сопряжена в большинстве случаев с возвращением конфискованного в свое время имущества, что безусловно не может не влечь за собою весьма серьезных хозяйственных, а вместе с тем и политически болезненных последствий.

Невозможно также пройти и мимо такого факта, когда президиум явно неосновательно изменяет вполне правильные приговоры. Так, например, народный суд Озинского района 19/I-1934 г. приговорил некоего гр-на Ральцевич по закону от 7/VIII-1932 г. к 10 годам лишения свободы за то, что, будучи приемщиком сенопункта, последний похитил 68 центнеров (больше 400 пудов) сена, направив таковое родственникам, но был уличен железнодорожной администрацией, и хищение было предотвращено. Приговор этот был утвержден кассационной коллегией. Президиум же Саратовского крайсуда постановил: «Учитывая, что, отправляя сено «не по назначению», обвиняемый Ральцевич совершил не тайное хищение, а злоупотребление своим должностным положением, – переквалифицировать деяния его и меру социальной защиты снизить до пяти лет лишения свободы».

Не говоря уже о том, что это постановление президиума крайсуда является политически явно неправильным, оно не выдерживает никакой критики и с точки зрения его квалификации в виде «злоупотребления служебным положением».

Привожу еще одну иллюстрацию, характеризующую «выправление» президиумом краевого суда практики народных судов:

1) Народным судом Дергачевского района гражданин Кампянов Корней был осужден на 10 лет за кражу у колхозника телка и ягненка. Кассационная коллегия оставила приговор в силе, а президиум Саратовского крайсуда в заседании от 10 ноября снизил ему меру социальной защиты до ШЕСТИ МЕСЯЦЕВ исправительно-трудовых работ, несмотря на то, что президиуму крайсуда очень хорошо должна быть известна политика Партии и Правительства по обеспечению колхозников коровами и телками;

2) наряду с этим, в том же заседании президиума крайсуда от 10 ноября двое рабочих – Бачурин 18 лет и Каргин 19 лет, осужденные за кражу 9 кроликов из сада артели «Кроликовод», получили по постановлению президиума по два года лишения свободы.

Колхоз «Ридна Украина» Самойловского района, 1931 г. Самойловский краеведческий музей

Ставлю Вас в известность, что часть дел, рассмотренных в заседании президиума крайсуда, я принял к своему производству для опротестования перед Верховным Судом РСФСР.

Считая своей обязанностью изложить Вам мою точку зрения по вопросу о направлении линии, взятой президиумом крайсуда по уголовным делам, возникающим в связи с проводимыми с/х кампаниями. Я выражаю уверенность, что изложенная в настоящем письме моя позиция по указанной категории дел будет Вами разделена, и линяя, взятая президиумом крайсуда, будет немедленно выправлена».

_______________________

Статистика осужденных по «указу семь-восемь» в Саратовском крае мне не попадалась, но не приходится сомневаться, что суды вынуждены были реагировать на письмо главного прокурора. Тем более если Пригов слал протесты в Верховный Суд. Однако, все эти ветви власти не могли не знать об истинном положении дел в колхозах. Вряд ли намеренно в папке с письмом прокурора подшито и донесение его зама Бориса Кулакова о настроениях на селе. В качестве иллюстрации Кулаков приводит показания свидетеля по делу бригадира тракторной бригады Аткарской МТС Копёнкина. Свидетель Доронин рассказывал:

«Копёнкин в будке проводил антисоветские сказки, в присутствии всех говорил, что «у тов. Крупской завелись вши и другие вредные насекомые, тов. Крупская лечилась и никак не вылечилась. Она тогда идет к тов. Сталину за советом и объяснила тов. Сталину, как, мол, излечить. Тов. Сталин тов. Крупской ответил, что, мол, я молодой, идите к тов. Калинину. Т. Крупская идет за помощью к тов. Калинину. Рассказала ему то же самое, что делать, помоги. Калинин т. Крупской сказал: «Очерти мелом ниже пупка, напиши «Колхоз», и они разбегутся». Присутствующие оставались довольные, хлопают и просят, чтобы он рассказывал еще рассказы, и это дело продолжается ежедневно».

Радует, что прокурор Семен Пригов ставил свободу девяти кроликов выше свободы двух молодых рабочих. А жизни телка и ягненка ценил больше жизни голодающего крестьянина Корнея. Но стоит помнить, что стараниями главного прокурора Саратовского края линия партии и правительства выпрямилась настолько, что и Пригов, и его зам Кулаков вскоре встретились на очной ставке в кабинете следователя. Оба в один голос признались, что были завербованными троцкистами, причем Пригова обвиняли в том, что он «умышленно смазывал и прекращал дела по вредительству в МТС, совхозах и колхозах». Все обвинения, разумеется, были фантазией следователей, что не помешало приговорить обоих прокуроров к высшей мере.

Когда после смерти Сталина начали разбираться, кто же раскачивал политический маятник, выяснилось, что сами, своими руками.

«Быв. начальник отделения УНКВД Саратовской области Дубровский В.Г., характеризуя методы работы сотрудников НКВД, на допросе показал: «Должен сказать, что наряду со строгостями, применяемыми к арестованным, не дававшим признательных показаний, к тем арестованным, которые давали признательные показания, применялись и поощрения в виде подкармливания арестованных. Припоминаю, что когда я вошел в кабинет Корнеева, то в нем сидели Пригов и Кулаков и кушали белый хлеб и сосиски, а Корнеев писал протокол очной ставки. По окончании составления протокола Корнеев при мне прочитал его Пригову и Кулакову и спросил, обращаясь к ним, есть ли у них возражения, на что Пригов рассмеялся и сказал: «Возражений нет и не могло быть, так как нам рот закрыли сосисками».

Первый дом Крайисполкома, 1935 г. (ныне Соборная площадь, 11). Здесь жила саратовская элита, включая прокурора Семена Пригова