В октябре 1917 года Семен Людвигович Франк переехал из Петрограда в Саратов и как преподаватель университета получил квартиру в доме бывшего губернатора Фадеева на Армянской улице, напротив Липок. А буквально через несколько дней Армянскую улицу перекрыли вооруженные отряды большевиков, блокировавших подступы к зданию городской Думы, в котором пытались держать оборону юнкера и меньшевики. Эти события потом войдут в историю, как борьба за установление советской власти в Саратове, но вряд ли семья философа называла их именно так. Цель, в которую летели артиллерийские снаряды, находилась от их дома на расстоянии менее 700 метров.

Дом Афанасьева на ул. Армянской

А спустя три года после этих событий в советском государстве был создан Истпарт – комиссия по истории Октябрьской революции. В Саратове его региональное отделение называлось немного иначе: комиссия по собиранию и изучению материалов по истории партии большевиков. На протяжении 70 лет добытые Истпартом документы служили основой для бесконечных героических саг, которые быстро обрели черты канона и читались нормальными людьми лишь в случае крайней необходимости. Например, чтобы найти незаезженную цитату для кандидатской диссертации.

Но в недрах архивов существует внушительный корпус неканонических текстов, публиковать которые, с точки зрения советских пропагандистов, было нецелесообразно и даже опасно. Сюда относились не только мемуары репрессированных, но и пришедшие самотеком рассказы старых большевиков, которые на голубом глазу вещали такое, что не снилось и западным контрпропагандистам.

После 1991 года о них с облегчением забыли. Аллергия на писанину потомственных пролетариев передалась их потомкам, и ныне редко кому придет в голову копаться в биографии очередного красного командира. И совершенно напрасно. Иногда нередактированные воспоминания первых коммунистов – бесценный, потому что единственный – источник информации. Ведь их оппоненты уже никогда не возьмут слово.

В октябре 1927 года, к десятилетию Октябрьской революции своими мемуарами решил поделиться Яков Корбмахер, потомок немецких колонистов, вставший на сторону большевиков. Написанный им текст автор скромно назвал «Афтобиография» и в сопроводительной записке выразил надежду, что «испарт сделает поправки и изправит ошипки а они имеются». Корбмахер «ище просил бы если можно некоторые моменты пропустит через печат», что и происходит впервые спустя почти 93 года. Машинопись, сделанная, вероятнее всего, с рукописного оригинала, хранится в ГАНИСО. Ф. 199. Оп. 3. Д. 223. Примечания даются в конце текста.

О судьбе Якова Корбмахера после 1927 года ничего не известно.

АВТОБИОГРАФИЯ

Члена партии В.К.П.(б) КОРБМАХЕРА Якова Михайловича

Я сын крестьянина Самарской губернии Новоузенского уезда, села Александер-Гей.

Родился в 1879 году.

В 1890 году поступил учеником в булочную и работал по этой профессии до 1899 года у разных хозяев.

В 1899 году, будучи безработным, поступил рабочим на Сталелитейный завод в г. Саратове в прокатный цех, потом перешел молотобойцем в механический цех, где впервые познакомился с товарищем Вайфель Федором, работавшим крановщиком в мартеновском цехе, который передавал нам в цех прокламации и разную литературу, особенно распространялись книжки про открытие мощей отца Серафима.

На заводе было все спокойно до приезда и поступления из Петербурга некоторых товарищей, которые сумели организовать в токарном и молотовом цехах чисто экономическую забастовку и этим взбудоражили весь завод. С этого времени я стремился ближе познакомиться с товарищами и стал посещать кружок, который собирался в Солдатской слободке в доме Чупыркиных или Нефедова.

Солдатская слободка (ныне район Улеши)

В Слободке тогда были следующие товарищи: Золин Алексей, Золин Иван, Нефедовы Иван и Александр (Сашка Боганцев), Петр Монах, Вайфель Федор и печник Макаров (ныне первый спекулянт).

В кружках работа шла с перебоями, причина – частые аресты агитаторов.

Я был очень малограмотен – мне сильно хотелось быть грамотным, и я стал ходить в воскресную школу против Городской больницы, но немного времени пришлось учиться, так как не позволяли семейные обстоятельства – в то время у меня была уже семья из четырех человек, а работников один, приходилось больше заботиться о семье. В 1904 году, будучи безработным, я уехал в г. Баку, где поступил на завод Шибаева в котельный цех молотобойцем. На заводе был механик некто Покровский (либерал), к которому я имел от товарищей из Саратова письмо, по каковому и поступил на завод. <…>

В 1909 году я заболел малярией и проболел два года – по болезни мне пришлось из Баку уехать в 1911 году. Приезжая в г. Саратов, я поступил в саратовские железнодорожные мастерские в кузнечный цех молотобойцем и не имея связи с партией до 1905 года, я впервые познакомился в мастерских с товарищами Букиным Василием, Кособоковым и Васильевым Павлом (последний – меньшевик).

В 1916 году весною мастерские забастовали, рабочие предъявляли администрации требования, забастовка началась со сборного цеха, там в то время работали тов. Бабушкин, Ерасов и другие, которые призывали из других цехов к забастовке и прийти на собрание на канаву в сборный цех. Я работал в кузнице, и мы с некоторыми товарищами первые бросили работать и призывали других пойти на собрание. Тут же бросили работать кузнец Лукашев, Сергеев и другие, Насонов и Дергачев ходили останавливали горны и чуть не силою тащили на собрание стариков. Придя на собрание на канаву, собрание уже началось, и старший жандарм Гераськин и другие уговаривали разойтись. Приехал жандармский полковник Балабанов, помощник начальника дороги Федоровский и другие. Начальство, которое сначала хотело нас уговорить не бастовать, стать на работы и потом подать требование, но рабочие были дружны и на эту удочку не пошли. Товарищ Ерасов залез на колонну и призывал рабочих не слушать их, а объявить общую забастовку до тех пор, пока не будут выполнены требования.

Особняк Балабанова (ныне здание областного военкомата в Мирном переулке)

Тогда жандармский полковник Балабанов начал стращать арестом, и товарищ Погонялин настолько разнервничался, начал кричать и бить себя в грудь и кричать: «Арестуйте меня!», и рабочие начали наступать на жандармов. Тогда Ерасов стал звать на улицу, прекратить переговоры с администрацией и разойтись по домам. На другой день от каждого цеха был избран представитель – я был избран от кузницы, Васильев – от столярной, Кособоков – от вагонного цеха, и мы вчетвером собрались в Общество «Маяк» для совещания, как быть дальше – бастовать или нет.

Памятная табличка по адресу: ул. Киселева, 67

На совещании были следующие товарищи в отдельной комнатке: Антонов, Ерасов, Кособоков, Корбмахер, Бабушкин. Васильев Павел на совещание не пошел, подошел ко мне и сказал: ступай, там собрались большевики. Особенно горячо отстаивал забастовку Виктор Бабушкин, и было решено забастовку продолжать.

Виктор Бабушкин – рабочий саратовских железнодорожных мастерских

На третий день собрались опять на канаву. В то время на собрании присутствовал полковник Балабанов и вся свора начальников, которые предлагали нам или работать, или же выйти, и они закроют мастерские совсем. И когда мы стали выходить из мастерских, то Балабанов и начальник мастерских Душан Иванович стали у ворот ловить стариков и уговаривать идти на работу, обыкновенно бригадиров, и что же? Старики стали один за одним идти обратно и звать других за собой, получился раскол, часть вернулась, а часть ушли домой. Наутро было вывешено объявление следующего содержания: «Кто сегодня не приступит к работе, будет уволен». И это подействовало на малосознательную массу, и один за одним проходили в проходную будку, и жандарм регистрировал проходящих, но часть на работу не пошли сознательно, как Бабушкин, Ерасов и другие, а остальные не попали на работу потому что ушли гулять. Арестованы были Бабушкин, Погонялин, Цых Александр и другие. А Кособоков, Васильев, Черненко, Воронов, поговорив между собой, решили стать на работу, чтобы не ослабить партийную работу в мастерских.

От сей забастовки получились следующие результаты: 1) арест и отправка на фронт товарищей, а 2) добились, что были признаны от каждого цеха представители. После забастовки по цехам были введены жандармы, и чуть где соберутся двое-трое, сейчас же разгоняли.

Наступает 1917 год, свержение самодержавия – 27 февраля в Саратове стало известно отречение от престола Николая II и о временном правительстве. У всех рабочих видна была какая-то радость и в то же время еще так испуганно оглядывались и шепотом передавали друг другу о вновь услышанных новостях.

Вечером нужно было послать представителей в городскую Думу на заседание. Я как был уже от цеха представителем, то на собрании кузнечного цеха единогласно закричали: «Пусть Корбмахер и идет!». Вечером пришли в городскую Думу, то там в нижнем зале было уже собрание рабочих представителей под председательством Скворцова, Милютина и Кутермана. Собрание продолжалось до часу ночи, а наверху в зале заседали члены Думы, и мы избрали своих представителей на совместное заседание наверх. От железнодорожных мастерских был избран Белавинский (меньшевик), Васильев (большевик) и другие.

Михаил Васильев-Южин

В марте месяце избрали первый заводской комитет при саратовских мастерских, председателем избрали Васильева (меньшевика), нас, большевиков, в первом комитете всего пять человек. По истечении срока избрали второй комитет, и к этому времени в мастерских большевики имели уже перевес. Приехали из ссылки Валов, Ковылкин, Сергеев, Максимов, Шульга, Марценовский и другие, и работа оживилась. <…>

Абрам Марциновский

Летом после июльского наступления Керенского в мастерских образовалась боевая дружина, в которой я состоял. Руководителем был Ерасов Иван, но оружия было у нас мало – у меня была Бердана, привезенная еще из Баку, и кое у кого хранилось разное мелкое оружие, большая часть занималась разбивкой по взводам и т.д.

В мае месяце были назначены перевыборы городской Думы, и были составлены списки кандидатов от большевиков, которыми руководил товарищ Лебедев. Я был кандидатом от мастерских. Во время выборов в учредительное собрание я был командирован от партии представителем для подсчета голосов в 10 участке – на Горах. Перед Октябрьским переворотом все время был в Красной гвардии, начальником был Федоров железнодорожник.

Однажды вечером я шел с красногвардейцами по Немецкой улице, и мы увидели студентов, вооруженными винтовками, с белыми повязками на руках. Мы поспешили сообщить товарищу Антонову в Совет, что по улице ходят вооруженные студенты с белыми повязками. «Что с ними делать?» – мы просили арестовать их, но Антонов не разрешил и сказал: «Не нужно трогать, пусть ходят до поры до времени».

Военная демонстрация на улице Немецкой. Октябрь 1917 г.

Отряд красной гвардии был бодр и в каждую минуту готов был сослужить какую угодно службу, в нем было три четверти железнодорожников. А между тем, день ото дня атмосфера в городе все сгущалась, и наступили октябрьские дни. В железнодорожных мастерских собрание за собранием – Антонов и Васильев сражались с Майзелем и другими меньшевиками, которые приходили в мастерские и приводили с собой в мастерские меньшевиков с воли лишь потому, что в мастерских их стало все меньше и меньше.

По городу были расклеены афиши, содержание афиш было следующее: «Буржуазия и меньшевики приглашают всех честных граждан в Городскую Управу для защиты родины от нашествия большевиков». Содержание может быть неточное, но в этом духе. На другой день действительно собрались все в городскую Думу, кому была дорога Россия – их собралось немного – все поместились в один дом Городской Управы – там окопались, сделали баррикады из разных ящиков и фруктов, думая, что большевистские пули не пробьют их. Одним словом, укрепления были готовы, ждали только врага.

Городская дума

Я был на дежурстве при Совете, когда был приглашен генерал Зайцев в здание Совета, и он тут же приехал. Стали его просить, чтобы он сделал распоряжение начальнику артиллерии, стоящей на Ильинской площади, чтобы артиллерия прибыла в распоряжение военной секции при Совете. Он категорически отказался и сказал: «Делайте со мной что угодно, но я дать согласия не могу». Не помню точно, кто сделал ему категорическое предложение написать своей рукой приказ о выезде батареи в распоряжение Совета. Видя такой оборот дела, Зайцев берет ручку и хотел писать, как вдруг прибегает вестовой и заявил, что батарея прибыла. Я видел, как генерал Зайцев изменился в лице и как злобно посмотрел на вестового.

С прибытием батареи ребята все сразу ожили и все смотрели радостно, когда к нам присоединялись солдаты. Была послана комиссия для переговоров к засевшим юнкерам с меньшевиками, но без результата. Им хотелось силы с нами попробовать, а нам не хотелось руки марать, но делать было нечего, они начали – нам пришлось доканчивать. К Совету подходила рота за ротой, и нас становилось все больше и больше. Наступил вечер – два орудия были поставлены на Соколову гору и два – на Московской и Никольской, и когда со стороны юнкеров раздался выстрел, то с Никольской мы ответили из орудия, и началась перестрелка. Тут товарищ Антонов с некоторыми товарищами вторично пошли для переговоров, но на этот раз долго задержались, и мы беспокоились за их судьбу. Я с некоторыми рабочими решил пробраться по Армянской улице поближе на выручку к товарищам, если что случится. Пройдя Липки, я предупредил своих ребят не открывать зря огонь, но многие рабочие не были знакомы с винтовками, и дойдя до Гимназической улицы, один из наших нечаянно задел за спуск затвора, и раздался выстрел, и по нас началась стрельба с Гимназической и Армянской улиц, так что мы едва ушли. Через некоторое время вернулась и комиссия. Ночь была темная, а под утро туман и изморось.

Утром рано пошла в последний раз комиссия во глав с товарищем Васильевым. Мы все ждали с нетерпением, когда вернется комиссия – почти вся наша гвардия и солдаты стояли на углу Московской и Никольской улиц с начальником Федоровым. Вдруг смотрим – от Управы показалась толпа, которая двигалась по направлению к Никольской улице. Прошел говор: «Идут», я пристально посмотрел, когда уж толпа подвигалась к Гимназической улице, и ясно было видно, как они держали руки вверх, но шли очень медленно, как будто чего-то боятся. Вдруг наши закричали «ура», когда увидели, что товарищ Васильев идет впереди, а за ним с поднятыми руками идут юнкера. Между старыми солдатами началось волнение: они были готовы наброситься и взять в штыки всю эту свору, и товарищ Федоров учел это и приказал нам, чтобы мы, красногвардейцы, стали бы между старыми солдатами и не давали бы им напасть на них. Юнкера проходили сквозь густую цепь, бледные как полотно. Наши железнодорожники, как увидели своих меньшевиков, Фудельмана, Белавинского и других, закричали: «Руки выше поднимите!».

Когда пропустили их, мы кинулись к Управе громить окопы, и что там было: ящики с яблоками, айвой, кожа и всякий мусор. Вошли в Управу, и там в беспорядке валялись винтовки, шашки, револьверы, и ребята стали разбирать оружие. На дворе Управы были сложены дрова, и когда немного утихло, стали появляться некоторые лица и что-то рассматривать в дровах. Я подошел к дровам и что же? Оказалось, там было попрятано оружие, которое опять разбиралось. Управа была изрешечена снарядами и пулями, а также церковь Михаила Архангела. Так кончилась их затея – защита России от большевиков.

Михаило-Архангельская (Вознесенско-Горянская) церковь

На восстании фронтовиков я останавливаться не буду.

В ноябре месяце <мы> захватили в свои руки банки – Бабушкин Виктор был у нас за старшего, и все, где бы что ни случилось, железнодорожники были впереди и на своих постах – на облавы и обыски, всюду были железнодорожники. Однажды ночью была облава в Глебычевом овраге, и чуть не погиб там Марценовский, мы с ним частенько бывали на облавах и обысках. Однажды меня и Марценовского послали в разведку до Тамбова, и много с ним мы путешествовали вместе.

О захвате в свои руки железнодорожного управления я писать не буду.

В начале 1918 года зашевелились астраханские казаки, и опять на усмирение были посланы мы и красногвардейцы. 17 января вечером мы находились в штабе Красной гвардии. Командир батареи Ефремов объявил нам, чтобы не расходиться, потому что сейчас будем грузиться на астраханский фронт, и в эту же ночь мы погрузились и утром через Увек отправились в Астрахань.

Доезжая до станции Красного Кута, нам сообщили, что в Палласовке – казачьи разъезды, тогда мы решили послать по линии свою разведку – поставили на платформу 3-х дюймовое орудие и на паровоз два пулемета. В разведку поехал я, Чернецов, Лазарев и Плющев и несколько старых солдат. Командир батареи был железнодорожник Томашевский. Доехали до станции Палласовки, но казачьей разведки уже не было. Тогда мы вернулись, и весь эшелон тронулся за нами по направлению к Астрахани.

Не доезжая до станции Чинабек, небольшой деревянный мост был сожжен. Сейчас же достали шпал, сложили клетки и через два-три часа мост был готов. Не доезжая трех верст до станции Джинабек, видим пожар – это горел большой мост. Наша разведка была все время наготове, и вдруг со станции по нас раздался орудийной выстрел, но недолет. Мы также стали отвечать, и перестрелка продолжалась недолго, к нам приехали со станции крестьяне и говорят, что на станции казаки, и указали нам их наблюдательный пункт, рассказали точное расстояние и в какой стороне находится село. Мы дали несколько залпов, и казаки замолчали, но продвинуться вперед нам было нельзя из-за моста. Тогда высадилась пехота и стала подвигаться к станции. Казаки поймали одного красногвардейца и бросили его в колодец, где он и утонул.

К утру мост был готов, и мы подвинулись к станции, но разведка донесла, что казаки удрали, оставив много вагонов с продуктами. На станции Верблюжьей мы поймали одного казачьего офицера и одного корсака, которые поджигали мосты. Их расстреляли на станции. Через некоторое время сами казаки привели одного офицера и говорят: «Вот вам подарок, делайте, что хотите с ним». Когда мы пытались с ним говорить, зачем он восстал против Советов, то он ответил: «Я сделал свое дело, а теперь меня стреляйте» и поднял руки – он был убит.

По ликвидации Астраханского фронта 28 января вернулись обратно в Саратов, стояли на Московской площади в казарме до сформирования Красной армии, а потом опять разошлись по местам, но ненадолго.

Железнодорожный комитет получил от Совета распоряжение подобрать надежных ребят для вновь организуемого конного отряда. Я как член комитета и мне поручили из мастерских набрать подходящих ребят, человек 15-20, и через 2-3 дня отряд был сформирован в 50 человек. Командиром этого отряда был кавалерист от табачников – Ковалев, я был взводным I взвода.

Через несколько дней Сергей Загуменный получил от Совета задание поехать для восстановления Совета в Палласовку за Волгой, там власть перешла в руки кулаков. Загуменнов сорганизовал отряд в 300 человек, 2 орудия 3 дюйма и пулемет. Когда доехали до станции Урбах, получили другое распоряжение – ехать на усмирение восставших немцев в колонии Шейнталь. Доезжая до станции Еруслань, Загуменный приказал высадить несколько человек кавалеристов, и мы поехали с Загуменным узнать, в чем дело. Доезжая до села Михайловки, лежащей в одной версте впереди Шенталя, мы обратились к крестьянам с вопросом: «В чем дело здесь?» Нам ответили: «Поезжайте сами узнаете, там ваши». Тогда мы пришпорили коней и карьером въехали в колонок. Не доезжая до средины колонка – крутом мертвецкая тишина, как вдруг из ворот большого дома выбегают человек 20 солдат с пулеметом. Не успели они развернуться, как мы их окружили. Какое удивление, мы узнаем в них саратовских красногвардейцев. «Это свои!» – закричали они и подошли к нам с вопросом: «Вы что, товарищи, к нам на подмогу? Мы уже одни кончили». Мы спросили: «А что же вы кончили?» – «Усмирили немцев и взяли с них миллиончик контрибуции. Вот по 300 рублей пришлось на брата», – похвастался один красногвардеец Зюзину Ивану. «А где же Ваше начальство?» – спрашивает Загуменный. «Там, в штабе делят деньги». А на улице из жителей никого не было, кругом тишина и порядок, никто не посмел показаться на улицу.

Дело было так, как рассказывают сами красногвардейцы. Был послан продкоммисар из Саратова для выкачки хлеба – Садаев, социалист-революционер – и продотряд человек в 90 во главе с начальником отряда Сафоновым и помощником Яковлевым. Они имели одно 3 дюймовое орудие и один пулемет. Как у них вышел скандал с крестьянами, я писать не буду. Думаю, что историю эту напишет кто-нибудь из участников этого дела – Сафонов, Садаев или сам Загуменный.

Когда я и Загуменный вошли в штаб к Сафонову, он был занят раздачей денег красногвардейцам. Загуменнов спросил: «В чем дело, Сафонов?» Сафонов рассказал, что он усмирил восставших немцев и наложил на них контрибуцию и что часть они получили и делят промежду собой. Мы стали упрекать Сафонова, что он делает неправильно, что деньги, которые они получили от крестьян, надо было их отправить по назначению в Совет в г. Саратове. Сафонову это не понравилось, он начал на нас кричать, что он знает, что делает, и он отвечает и предложил нам ехать туда, куда нас послали, т.е. в Палласовку и не мешать ему.

Мы вышли с Загуменным, посоветовались и решили вернуться на станцию. Когда приехали обратно, сделали собрание и рассказали, в чем дело, что там наши ребята шалят и безобразничают. Общим собранием было вынесено постановление сейчас же всем выступить и арестовать их, но Загуменнов вынес предложение, что вперед надо поехать в Палласовку и восстановить Совет. Я был против этого предложения и предложил сейчас же арестовать Сафонова и его отряд.

Дело шло к вечеру, стало темнеть, машинист Сорокин Яков заметил подъезжающие к станции подводы. Тогда наши ребята окружили подводы, и в них оказались сафоновские красногвардейцы с винтовками и узлами. Мы спросили: «Вы куда?». Они ответили, что едут домой. «А что у вас в узлах?» – «Так, барахло». Я предложил посмотреть нашим, что у них в узлах, и что же там было? Женские юбки, платки, кофты, ножницы, нитки и даже пуговицы. Отобрали у них винтовки, узлы и привели их в вагон к Загуменному. Обыскали их, и у каждого нашли по 700-800 рублей денег. Спрашиваем: «Где взяли?». Ответ тот же: «Достались при дележке». Посадили их в вагон и таким образом до утра арестовали человек 20 и отобрали воза три разного имущества: швейных машин, одежды и всякой мелочи. А подводчиков-немцев мы оставили на станции, не давая им обратно ехать, чтобы они не взбудоражили их.

Загуменнный созвал ночью совещание, каким образом их заманить на станцию, чтобы не наделать шуму среди крестьян и не показать, что мы друг друга арестовываем. Решили так: отвезти Сафонову телеграмму, как будто бы из Саратова от Антонова, что, мол, в Саратове восстание, и Совет требует Сафонова немедленно выехать в Саратов. Надо было телеграмму отвезти Сафонову, время было часа два ночи. «Ну, Корбмахер, – говорит Загуменный, – поезжай!». А до конка верст десять. Я переоделся, взял Сорокина шапку и засаленный железнодорожный тулупчик, сел на подводу, стоящую возле станции. Возчик спрашивает: «В чем дело? Как будто бы Совет должен быть хорошим, а на деле очень плохо. Приехали к нам, ограбили, убили несколько человек, а за что – сами не знаем». Я рассказал ему по-немецки, в чем дело, что мы думаем этот отряд арестовать и для этого мы едем, и он обещал нам в этом помочь.

По приезду я вручил Сафонову ложную телеграмму, а сам на этой подводе вернулся на станцию. Было же часов 7 утра, через некоторое время приехал сам Сафонов и мы тут же его арестовали, отняли имеющуюся при нем сумму денег и посадили его в вагон, где были арестованные, высадили орудия, и все направились к Шанталю, чтобы скорей с ними покончить. Не доезжая до села Михайловки, нами был замечен на снегу след орудийной повозки, ехавшей по направлению к станции и потом обратно.

Подъезжает к нам мужичок из села Михайловки. Мы его спросили, что это за след. Он ответил, что отряд направлялся к станции, а потом вернулся обратно и расположился в Михайловке на гумнах. Тогда мы развернули фронт и стали подходить к Михайловке, предварительно дали два залпа из орудий, которые мы оставили в лощине в 4 верстах от села. Ответных выстрелов с их стороны не было. Тогда мы окружили село и обезоружили, а также отняли все, что у них было чужого. Сами отправились на станцию, а их посадили в вагоны – всего было их 90 человек.

На другой день предложили Совету сделать собрание, где им разъяснили суть нашего приезда и отобранные вещи отдали им обратно. Все отобранные вещи крестьяне остались очень довольны и в течение трех-четырех дней собрали и погрузили 27 вагонов пшеницы, и мы выехали в Саратов, имея 27 вагонов пшеницы и два вагона арестованных.

Наши ребята очень жалели о том, главарь Садаев успел из Шанталя улизнуть. Таких самодуров, как Садаев и Сафонов, было в то время очень много, и занимали ответственные посты и считали их хорошими работниками. А между прочим, они приносили больше вреда, чем пользы, и партия теряла часто доверие крестьян от таких проходимцев из чужого лагеря.

По приезду в Саратов мы оставались на конях до восстания фронтовиков в мае месяце. <…>

В 1918 году было восстание, так называемое чехо-словаков в Балакове и Вольске. Я работал в мастерских. Не помню точно числа, в июне собрали нас, рабочих-партийцев, вооружили и направили на казарменную жизнь во 2-ю гимназию на Московской улице и через два дня – на железнодорожную пристань, где вооружали ледокол Р.У.ж.д. Описывать восстание я сейчас воздержусь, но как в Вольске, так и в Балакове <я> был до восстановления порядка и не было ни одного восстания, где бы я не участвовал активно.

В 1918 году осенью, как член Совета, я был избран руководителем района по регистрации буржуазии. 10 мая 1919 года был Советом избран с тов. Шульгой в комиссию по чрезвычайному революционному налогу, работал до октября. В октябре был прорыв фронта на Тамбов генералом Мамонтовым, и в Саратове организовался партизанский отряд имени В.Ц.К. Организатором был Виктор Бабушкин. Я не закончил возложенную на нас работу по налогу, иду в партизанский отряд добровольцем, вместе с 16-летним сыном Григорьем. Отряд по сформировании вливают в 1-ю Советскую Донскую кавалерийскую дивизию. Начальник дивизии был Трифонов-казак, и в начале 20 года выступили на Врангелевский фронт. Вернулся в конце 20 года больным.

В 1921 году губернской комиссией по проверке партии я был назначен председателем комиссии Сердобского уезда. <…> По окончании работ меня перебросили в Г.П.У., там работал с товарищем Касаткиным. По ликвидации этого отдела я перешел в хозяйственную часть Губкома. В 1923 году поступил в мельотдел «Хлебопродукта» и в настоящее время заведующий мельницей № 40 в селе Бекове.

Примечания

Александер-Гей – ныне село Александровка в Советском районе Саратовской области.

Беково – ныне административный центр Бековского района Пензенской области.

Еруслан – железнодорожная станция на линии Урбах – Ершов.

Михайловка – ныне село в Федоровском районе Саратовской области.

Палласовка – ныне город в Волгоградской области.

Чинабек, Джинабек – ныне село Жанибек в Казахстане на границе с Россией.

Шейнталь – ныне село Долина Федоровского района Саратовской области.

Антонов-Саратовский Владимир Павлович (1884–1965) – революционер, юрист и государственный деятель. В 1917 г. руководил отрядами Красной гвардии в Саратове.

Бабушкин Виктор Федорович (1894–1958) – участник революционного движения, в 1920 г. – начальник Саратовской губернской милиции, в 1934 г. – делегат Первого съезда советских писателей от Саратовского края, журналист. Репрессирован в 1935 г., реабилитирован в 1956 г. Похоронен на Воскресенском кладбище Саратова.

Балабанов Сергей Иванович – начальник Саратовского отделения Рязано-Уральского жандармского полицейского управления. Расстрелян в 1919 г. большевиками.

Беловинский Михаил Иванович (1887–1942) – слесарь саратовских железнодорожных мастерских, в до 1919 г. меньшевик, главный бухгалтер наркомата легкой промышленности (Москва). В 1938 г. осужден на 10 лет за контрреволюционную пропаганду. Умер в лагере.

Васильев-Южин Михаил Иванович (1876–1937) – революционер. С 1924 г. заместитель председателя Верховного суда СССР. Расстрелян.

Загумённый Сергей Иванович (1897–1938) – партийный и военный деятель. В 1918 г. – командир добровольческого отряда. Расстрелян.

Лебедев Петр Александрович (1877–1952) – в 1917 г. – саратовский губернский комиссар юстиции. С 1935 г. член гражданской коллегии Верховного Суда СССР.

Марциновский Абрам Моисеевич (1880–?) – революционер, автор книги «Записки рабочего-большевика (Саратов, 1923).

Милютин Владимир Павлович (1884–1937) – революционер, государственный и партийный деятель. В 1917 г. председатель исполкома городского Совета рабочих депутатов. Расстрелян.

Садаев – в 1917 г. народный комиссар по делам продовольствия.

Сафонов С. – член Первого Саратовского комитета РСДРП.

Скворцов Александр Иванович (1877–1919) – адвокат, член дирекции консерватории, гласный саратовской Думы, присяжный поверенный. Расстрелян большевиками.